Меня зовут Барг. Вернее тогда так звали. И мне было больно… Очень больно…

Только что прошел очередной приступ головной боли. Боли, которая появилась у меня с рождения. Которая приходила каждые два часа моего бодрствования. А после приступа сдавило бронхи. Я тяжело дышал, словно через маленькую трубочку, толщиной в стержень от авторучки. Почти задыхался. Словно несколько старых полудохлых мышей своим поскрипывающим писком наполняли мое тяжелое дыхание.  Я часто использовал противоастматический ингалятор, прописанный врачом, не смотря на то, что астмы никогда не было. Но, как Солнце за Венерой, за каждым приступом яростной головной боли, шел, столь же, безжалостный, приступ удушья

Я тоннами принимал обезболивающее. Чтоб поспать, хотя бы несколько часов в сутки, я принимал валиум в таких дозах, что это могло бы свалить с ног не одного слона. В разное время я находился под постоянным наблюдением у целого консилиума врачей местных клиник. Ко всей этой «радости» прилагалось еще и огромное «счастье», в виде повышенного сахара с яркими признаками гипертонической болезни. В свои двадцать пять, имея сто пятьдесят килограммов  почти неживого веса я напоминал семидесятилетнюю больную женщину.

В общем, я медленно, но верно подыхал и частенько подумывал о том, как ускорить этот процесс. Однажды даже переел валиума. Но абсолютные исполнители клятвы Гиппократа, вытащили толстяка с того света. Теперь моя мать наняла сиделку и спрятала все опасные предметы дома. Опасен я был для себя только в моменты приступов.

Жизнь перестала быть осмысленной и не предвещала ничего хорошего. Врачи не понимали ни причины, ни источника возникновения головных болей. Ни современное оборудование, ни сканирующие взгляды экстрасенсов, не могли ни на йоту прояснить ситуацию и поставить хотя бы маломальский диагноз. Но присутствовала полная уверенность, что все остальные недуги являются вытекающим результатом именно этого неврологического, а может и психического расстройства. Я был единственным в своем роде, поэтому профессора столичных университетов быстро присвоили болезни мое редкое имя. Феномен Барга перестали изучать, и просто наблюдали. Бюджет московской области щедро выделял материальную помощь мне как инвалиду. Но так как ничего не менялось, боль не прогрессировала, не исчезала, прекратились и наблюдения. Боль была предсказуемой. Она начиналась не мгновенно. Минут за семь можно было хоть как-то подготовиться ее встретить. А еще приступ не приходил во время сна и в момент сильного алкогольного опьянения. А алкоголя в моей жизни было много. Это, наверное, единственное «удовольствие», на которое закрывали глаза почти все, кроме моей старой матери.

Отец давно жил с другой семьей и очень редко навещал сына, стараясь не пересекаться с матерью. Именно он дал странное имя шестидневному младенцу, не обращая внимание на критику всех родственников, и считая, что это имя принесет счастье его обладателю. Сам родом с Улан-Удэ, в юности отец частенько слушал рассказы старых бурят о священном духе Барге, носящимся над поверхностью Байкала, и охраняющего вход в страну абсолютного знания, в которую можно попасть исключительно через дно озера. Старые рассказчики, в очень яркой для бурят манере, наделяли дух сильными человеческими качествами. И будущий отец уже заочно назвал своего потомка странным мистическим именем.

Мое никчемное существование могло бы быть долгим, если бы не… Божественный промысел. Именно так сейчас я назвал то не обычное вторжение в мою судьбу духовного учителя и наставника. Но тогда все было по-другому.

Он пришел за мной прямо ко мне домой и с порога заявил:

— Я знаю, как спасти тебя, сынок.

Это произошло семнадцатого января. Стояли настоящие крещенские морозы. В однокомнатной квартире поселка Кокинский Московской области работало два масляных обогревателя, и горели обе газовые конфорки, так как чугунные радиаторы центрального отопления явно не справлялись. За окном из двойного стекла было минус двадцать пять. Я готовил себе ужин и одновременно смотрел телевизор. Мать ушла на дежурство, а сиделка вышла в магазин. Приступ боли случился недавно, и до следующего оставалось около двух часов.

Когда позвонили в дверь, я чертыхнулся:

— Опять не взяла ключи, глупая бабка. А если я буду подыхать, она не попадет домой и вызовет спасателей. А пока те с района припрутся, я уже давно…

Я открыл дверь. Незнакомец, стоявший в дверях, не дал закончить мой ворчливый монолог. Вернее внешний вид моего гостя. Определенно это был священник, но не православный. Он пришел в черной рясе с капюшоном, подпоясанной желтой бечевкой. И все! Под ней, судя по всему, ничего не было.

— Вам не холодно? – Не вытерпев, спросил я.

— Холодно, — спокойно, улыбаясь, ответил монах. — Но разве это интересно?

Этот ответ изумил меня больше, чем внешний вид гостя. На несколько секунд я онемел, не зная, что сказать.

— Но там, же минус двадцать, а может и все тридцать, - продолжил я. – Да вы еще и в лаптях!

Мой ошарашенный взгляд упал на ноги пришельца.

— А ваша борода, она сплошная сосулька. Вы замерзнете и заболеете.

Незнакомец небрежно с грубостью сломал лед, а вместе с ним и полбороды, посмотрел на все это, искренне улыбнулся и промолвил:

— А на все Святая Воля Господня. Ведь даже тяжелый недуг, болезнь и смерть я приму с благодарностью от Отца Небесного. Ты позволишь войти?

До моего не очень проницательного разума вдруг стало доходить: да он же сумасшедший сектант. Я осекся и, медленно закрывая перед гостем дверь, прошептал:

— Но я не знаю даже кто вы. Не могу же я вас просто пустить.

— Не бойся меня. – И, уже через закрытую дверь, добавил. – Я не бабайка.

— Простите меня. – Шепотом ответил я и, насколько позволила моя толстая туша, молнией рванул на кухню за обезболивающим. Сердце бешено колотилось, а голова разрывалась на куски. Ядерный взрыв причинил бы меньше боли, чем этот внезапный приступ. До холодильника, где хранились лекарства, я не добежал. Просто с грохотом рухнул на паркет.

Самый сильный приступ боли продолжался бесконечно долго. Кровяное давление в артериях на висках было настолько высоким, что они изменили рельеф моей головы. Я перестал дышать. Все силы уходили на борьбу с болью. Мой несчастный разум погрузился в безмолвную тьму. Все функции организма были выключены. Была только боль, и она своей жестокостью заполнила всю мою вселенную. В этот раз боль вела себя почти осознанно, словно зная, когда надавить, усилиться, а когда немного отпустить, дать небольшую передышку и огромную надежду, что все позади, чтобы вновь ударить. Ударить так сильно, что предыдущее состояние казалось блаженством. И, как только я решал, что умираю от болевого шока, боль вновь отступала.

Я судорожно обвел комнату взглядом. Понимая, что опасные предметы давно уже убраны из квартиры, я все равно искал смерть. Вернее то, чем можно убить себя. На глаза попались алюминиевые ножницы. Их сиделка оставила на столе. Старая женщина все время что-то вязала на продажу. Ножницы и спицы были основными инструментами этого промысла, и она их всегда прятала или забирала с собой. А сегодня забыла. Это неизбежно натолкнуло меня на мысль о фатальности сегодняшнего дня. А с судьбой лучше не спорить, быстро решил я.

Спицы мягкие и легко гнутся, но ножницы…. Я быстро пополз к своему спасению. Но новая волна, доселе не виданная пригвоздила меня к полу. Боль издевалась. Я не сдавался. Цель была рядом, и я просто приказал телу двигаться, не ощущая его. И тело, как самостоятельная и отдельная от разума единица, двинулась вперед.

Я внезапно потерял единое осознание ситуации. Словно раздвоился. Тело уже не слушалось. Боль мгновенно отпустила, или полностью пропала чувствительность. Мне вдруг перестало быть больно. Словно кто-то дал шанс остановить это безумие. Но было и второе чувство, вторая жизнь. И вторая моя сущность была непреклонна перед желанием убить себя. Она-то и властвовала над телом, и всем своим видом показывала, что все идет как надо. Самому мне оставалась лишь роль наблюдателя. Я неразборчиво слышал собственные крики, которые вроде бы звали о помощи, а вроде и ругали меня.

Рука, не колеблясь, нащупала ножницы и с размаху вонзила в шею. Я вырубился.

— А ты счастливчик, — прорезалось где-то вдалеке.

Я словно выпал откуда-то. Реальность рождалась медленно и в муках, проявляясь, как некая детализация образов. Словно нечто абортировало несчастного меня в суровую реальность. Было даже какое-то непонятное чувство падения.

Несколько минут я не мог понять, где я. Обстановка казалась незнакомой и подвижной, словно застывший кадр фотопленки. Казалось, нужно что-то сделать, предпринять, чтобы пленка вновь обрела движение. Зрительный образ застывшей неподвижности сопровождала абсолютная тишина. Хотя только что кто-то бросил мне нелепую шутку про счастливчика.

Мир пугающе не хотел проявляться. Как только я пытался сосредоточиться на каком-нибудь предмете, то тот начинал подвижно размываться.

Одновременно что-то звало и затягивало обратно. Так не хотелось покидать это эмбриональное состояния теплоты и заботы внешнего тела. Но мир, суровый и безжалостный, с жестокой грубостью, даже не посоветовавшись с желаниями и чувствами, просто швырнул меня к своим ногам, как щенка, которого, сладко пригревшегося под одеялом, вытаскивают и выбрасывают на дождливую и холодную улицу.

От этого ощущения ударило в голову чувство обреченной несправедливости, и я заплакал. Вернее застонал или правильнее заскулил, как брошенный щенок. Было неимоверно жалко себя.

Я вспомнил, что убил себя, но это не было похоже на смерть. Хотя я и не видел смерти, но интуитивно знал, какая она.

Человек в белом халате возник прямо в центре моего сознания, видимо услышал несчастные звуки мольбы и что-то вколол в плечо. Очертания происходящего поплыли сами, звуки смешались в одну большую воронку. Что-то, выкинувшее меня из себя вновь приняло в свои теплые и заботливые объятия и видимая реальность начала растворяться прямо на глазах, превращаясь в размытые серые образы. Я уснул.

Мое второе воскрешение, вернее контраст этого возвращения по отношению к предыдущему бреду, оказался менее болезненным. Немного ныла рана на шее пульсирующими приступами, но не сильно. Я на этот раз, молча, открыл глаза, словно и не спал. Было темно. Видимо, ночь или вечер. Только на кухне горел свет. Я начал подниматься, ожидая, что это будет нелегко, исходя из того, что сегодня пережил, но чувствовал себя бодрым и выспавшимся, поэтому не ощутил трудностей. Сознание, на удивление, было чистым и ясным. Следов приступа головной боли в самой голове не осталось. Я вдруг осознал, что несмотря на рану на шее, Я как минимум давно не чувствовал себя так легко и свободно, а может и никогда.

Судя по движению тени на полу, на кухне явно кто-то был. Видимо, сиделка,- подумал Я. Или врач. Был же кто-то в белом халате.

— Это бесы, — послышалось с кухни. Мужской голос. Очень знакомый. Точно. Это монах, который пришел перед приступом. И он в моей квартире, — решил я. — Видимо, я не успел закрыть дверь, и теперь этот сумасшедший сейчас здесь. Скорее всего, он и вызвал скорую. А что мне делать сейчас? Его надо выпроводить как-то. Какие-то бесы….

Я вдохнул порцию сальбутамола, дабы предупредить приступ удушья, хотя дышалось на удивление легко, и пошел в ванную комнату, чтобы обдумать, что делать дальше. Там я умылся – это оказалось не лишним. Потом посмотрел на себя в зеркале. На шее был наложен пластырь. Я слегка надавил пальцем на место предполагаемой раны. Было немного больно, но я даже не поморщился. Обтерся полотенцем и пошел на кухню.

— Хочешь яблоко? — спросил монах, ловко орудуя самодельным ножом, выточенным из автомобильного клапана. Такие ножи содержали в себе марганцевый компонент, предающий им особую прочность. Яблоко в аккурат было порезано ровно на восемь частей. Я послушно взял со стола кусочек. Яблоко оказалось кислым, но я не поморщился, фактически проглотив весь кусок. Старик протянул мне еще один, но он жестом отказался.

— А где тётя Полина? – спросил я.

— Тётя Полина? Я не знаю, — спокойно ответил человек в рясе. — За все время моего пребывания в этой квартире не видел ни одной тётки.

— За все время? Сколько сейчас время? — пробубнил я и посмотрел на часы, висевшие прямо над дверью. От этого сразу стало не по себе. Я занервничал.

— Где моя сиделка? – повышая тон, спросил я и перешел на крик. — Сейчас будет приступ. Мне нужно обезболивающее, и сиделка… Она же уходила ненадолго…

Священник, невозмутимо продолжая грызть зеленное яблоко, повернулся лицом ко мне. И тут я поймал себя на мысли, что ни разу не смотрел ему в глаза. Они были пустыми. Совсем пустыми. Безжизненные серые зрачки не выражали ничего кроме обреченности и неизбежности чего-то страшного. Все мое нутро вдруг воспротивилось этому взгляду и тысячи внутренних голосов одновременно закричали: «Беги! Он враг!»

— Не бойся, — таким же пустым, но абсолютно спокойным голосом, как и взгляд, сказал старик, не переставая есть яблоко, и от этого стало еще страшнее. — Тебе не нужны лекарства. Ты справишься сам. Я тебе это гарантирую. — Затем откусил огромный кусище и, прожевывая, добавил, — а еще научу. А потом и вылечишься. Хотя это не болезнь.

С каждым, словом голос звучал все прозрачнее. Без интонации. Слова сливались воедино.

— Воспринимай каждое мое слово как команду, — уверенно сказал голос

Я почувствовал приближение боли. Испуг сменился на истерику.

— Кто ты такой, черт возьми? – крикнул я. – Где моя сиделка? Что вообще происходит, черт возьми?

Он повернулся и распахнул дверцу холодильника. Открыл один из ее отсеков, где хранятся лекарства, и вытащил первую же пачку таблеток.

— Команда прямо в мозг, минуя уши, — куда-то в сторону сказал он.

Я, то ли от этих слов, то ли от начинающегося приступа, выронил таблетки.

И боль от приступа не заставила себя долго ждать. Я интуитивно лег на пол, оберегая себя и окружающих от самого себя.

Спокойный голос в голове продолжал звучать сквозь первую волну боли.

— Отдайся во власть боли, – почти по слогам, чтобы я понял. – Отдайся ей полностью, без остатка. Это их инструмент. Раздражитель. Пока реагируешь ты, они едят тебя. Слушай только меня.

И вдруг я подсознательно ухватился за этот голос, как тонущий хватается за любое твердое тело. Я слушал его.

Боль не становилась меньше. Так же беспощадно хлестала она по нейронам свою жертву. Но голос! Словно сквозь вселенную абсолютного зла, ненависти, обреченной неизбежности и отчаяния пробивался росток надежды. Маленький и беззащитный по всем параметрам и направлениям. Росток надежды. Росток осознанности. Слабый, маленький и абсолютно беззащитный, он словно тихо объявил всем: «Я есть!». Но зло было бессильно против такой декларации. Причем, я видел это все перед своими глазами, и не было никаких сомнений в реальности видения. Боль вдруг стала видимой. Тысячи ураганов, несущих огонь и лед одновременно устремились на эту маленькую жизнь в абсолютно мертвой вселенной зла.

— Боль жаждет сопротивления, — продолжал звучать голос надежды. Голос, являющийся божественной силой, поддерживающий жизнь в ростке. — Ищет агрессии, ждет ненависти и отчаяния с твоей стороны. Она предсказуема и знает, что ты тоже. Не корми ее этим. Не сопротивляйся. Не борись. Отпусти себя. Полностью. Пропускай боль через себя.

Я вдруг осознал себя этим ростком. Беспомощным и слабым. Но какие бы атаки не предпринимало зло, я поддавался и пропускал их через себя, не принимая удар.

— Твоя сила в твоей слабости. Ты жизнь. Ты любовь. Твой триумф неизбежен.

На росток обрушились неописуемые бури, пытаясь сломить его. Но ломать было нечего. Он послушно прогибался под каждым натиском.

И вдруг я понял, что несмотря на дичайшую головную боль, он ее не чувствовал. Она присутствовала, но не причиняла вреда. Словно это была не моя боль. Словно я сам не был собой. Как сторонний наблюдатель, я видел присутствие боли в моем теле. Я предвидел каждую волну ужасающего приступа, послушно сгибаясь под ее натиском. Я поймал себя на мысли, что это даже как-то забавно. Теперь я контролирует весь процесс приступа. Где-то продолжал звучать голос, но он уже был не нужен.

В этот раз все закончилось внезапно. Просто прекратилось. Боль словно исчерпала весь свой потенциал силы и просто сбежала. Разум охватило триумфальное чувство победы.

Я поднялся на четвереньки и закашлял. Во рту почувствовался приторный, привычно-соленый привкус крови. Монах протянул салфетку. Я вытер губы. Вопреки ожиданиям, состояние было полностью разбитым. Голова гудела

— Что это было? — крикнул я громко, медленно приходя в себя. – Или, все же кто это был? Кто-то живой?

— Это голодные духи, – спокойно ответил монах, доедая огрызок прямо с косточками.

— Какие духи? – ошарашено переспросил я.

И тут священник разразился безумным хохотом, стуча кулаком по столу, словно успокаивая себя. Смех его был забористым и громким, так что дрожали окна, словно присоединяясь к этому веселью. Я терпеливо ждал.

— Я сейчас заплачу….«Какие духи?» - передразнил меня монах. – Обычно спрашивают: «Голодные кто?» — Он еще больше захохотал. — То есть духи это нормально! — священник захлебывался в собственном смехе. Казалось, что грудная диафрагма сейчас не выдержит и взорвется. — Ой, не могу. Сейчас помру. — Монах схватился за живот. — А вот голодные, это уже нонсенс. — И заржал со своей шутки еще больше. — Обычно все сытые попадаются…..

Я мрачно улыбнулся, хотя мне было совершенно не до веселья. Приступ прошел легко, но осознать боль, как нечто разумное мозг отказывался.

— Что они от меня хотят? — вопрос появился неоткуда, сам собой. — Смерти моей? Вот эти самые духи. Которые – голодные. Зачем они хотят убить меня?

— Шутишь что ли? Они едят тебя. Ты пища, а они голодные. Они не только не будут убивать тебя, они не дадут убить тебя никому, даже тебе. Ты гусыня, несущая золотые яйца. Ты самое несчастное существо на планете. Им это и нужно

На несколько минут я онемел. В голове сейчас явно шла война. Казалось, что монах говорит обыденные вещи для него самого, но совершенно бредовые для моего мышления.

— Едят меня? — почти заикаясь, спросил я, как бы уже сам себя. — А что именно? Мозг?

— Нет, — протянул монах. — Грех! Они питаются грехами.

Это прозвучало еще бредовее. Я почувствовал, как затряслись руки, а ноги начали подкашиваться.

— Но почему я? Я что, грешен? Я никого не убивал, не воровал, я самый обычный человек.

— Ну-ну-ну. Успокойся. Грех это не поступок, и не проступок. Это помыслы. Ненависть, зависть, уныние, чревоугодие и т.д. Голодные духи, питающиеся тобой, это бесы. Самая низкая их каста, или сословие по-русски. Некоторые считают, что они – это мертвые люди. Что многие люди после смерти становятся бесами. Им нужна ненависть, отчаяние, уныние, и всякие такие эмоции и чувства, от которых человеку тошно и плохо. Они вызывают эти эмоции у тебя той самой болью, что причиняют тебе, еще больше. Ты их скотина. Они создают все условия тебе, чтоб ты ненавидел и отчаивался. Они пасут тебя. — Монах улыбнулся во весь свой бородатый рот. — Ты бы видел, какая у них была пирушка, до того как ты пополз за ножницами.

Барг интуитивно потрогал шею.

— Некоторые? – спросил я удивленно. — О них знают многие?

— Ну, да! Это никогда не было ни для кого секретом.

— И…. Они прямо здесь? – Когнитивный диссонанс, пришедший в голову, полностью заменил способность рассуждать.

— Сейчас нет. Они всегда в поиске пищи. Не будут питаться – исчезнут полностью. Вот они и вынуждены рыскать в поиске новой жертвы. Знаешь, как они испугались, когда потеряли контроль над тобой. Они в этот момент слишком увлеклись. Слепая ярость, вот что вело тебя к суициду. Твое тело не слушалось их команд, и они изо всех сил заставили тебя орать о помощи. Ты перестал подчиняться им, и они испугались. В этот момент вело тебя твое намерение. Вело к смерти. Бесы боятся намерения. Сомнения – их стихия.

— Они, что, реально существуют?

— Круто, правда? – Хихикнул отец Андрей. – Я когда о них узнал, наделал в штаны. А когда увидел их …

— Но я их не вижу, — мне стало вдруг плохо и противно. – Где они?

— Везде, где люди, ну и животные тоже. Правда, животные в основном подчиняются инстинкту – эволюционно заложенной программе. Но высшие млекопитающие и птицы подвержены эмоциями, так же как и люди,

— Все! Хватит! — крикнул я и рванул в ванну. Меня тошнило, но ничего, кроме смеси из слюны и крови, я вызвать из нутра не смог. Я умылся и вновь пошел на кухню. Там, как ни в чем не бывало, сидел монах.

— Как хоть вас зовут то? — спросил я. — А то неудобно как то.

— Отец Андрей, — невозмутимо ответил тот.

— А меня Барг, — Я протянул руку.

— У тебя крепкое рукопожатие!

— Спасибо. Я так понял, вы спасли меня, от меня же самого.

— Не совсем я, — начал, было, монах.

— Сейчас не нужно рассказывать про духов, которые не хотят моей смерти, — осек его я, закрыв ладонью глаза. — Мне тяжело это принимать такой бред.

— Я заметил это. Но я действительно не спасал тебя, — помахал головой отец Андрей. — Я услышал твой крик о помощи и вошел в дверь. Ты не запер ее. Видимо не успел.

— Да, это помню, — подержал я. — Потом врач, делал наркоз, что-то вколол. Это же вы вызвали скорую?

— Зачем? — удивился монах. — Сам справился. Раны толком не было. Ты вырубился раньше, чем ударил себя. А инерция замаха позволила ножницам поцарапать тебя. Кровь была. Мне пришлось остановить ее. Она плохо отмывается от ковра.

— А как же человек? В белом халате, — я почувствовал как закипает мозг. — Так, все, хватит на сегодня тайн.

— Не буду больше, — поддержал монах. — Может чаю? У меня есть с собой луговой сбор. Он успокаивает.

— Я не против, — тихо сказал я. — И, где моя сиделка, вы тоже не знаете? — скорее утвердительно, чем вопросительно добавил я.

— Тетя Полина? — спросил священник так, как будто действительно знал ее. Затем поднял к потолку глаза и сдвинул брови, словно вспоминая, где она могла быть.

— Не думаю, что сарказм здесь уместен, — осудил его я. — Это далеко не молодая женщина со своими тараканами в голове. Она берет за свои услуги не очень много, и мы, соответственно, не многого от нее требуем.

Кухня практически мгновенно наполнилась тысячей ароматов. Отец Андрей поставил на стол два стакана в алюминиевых подстаканниках.

— Классная посуда! — воскликнул он. — Прям, как в поездах. На чем мы остановились? А, на тете Полине, вспомнил. Так зачем тебе сиделка?

— Чтобы в одном из приступов я себе не навредил.

Я сделал глоток ароматного бальзама и закрыл от удовольствия глаза, немного удивляясь мгновенной перемене настроения. Чай действительно успокаивал и это чувствовалось.

— Не навредил, это как сегодня? Ты боишься убить себя, — улыбаясь собственному выводу, спросил священник.

Я вновь почувствовал волну ярости и, с ноткой протеста в голосе, ответил:

— Да, если так удобно говорить, то определенно да. Вы не знаете, какого это. Никто не знает. Я один такой.

— А зачем тебе жить? — спокойно спросил священник. — Если твоя жизнь – ад.

Я не выдержал и заплакал, поджав губы по-детски, чтоб не разрыдаться.

— Ты несчастен, прежде всего, потому, что тебе себя самого жалко.

— Хорошо, — вставил я, — вы священник. Скажите мне, есть ли Бог? И где он? Что я сделал, чтоб так страдать? Молчите? Ха! Я ненавижу вас всех. Как не включишь телевизор, вы там с олигархами и с президентами целуетесь. Сами в золоте, на Мерседесах ездите. Поповское отродье, постоянно твердящее о нравственности.

— Ты не готов к таким беседам, — улыбаясь, сказал отец Андрей. — Я помог тебе сегодня справиться с твоим приступом. Ты не против, если я побуду с тобой, пока нет сиделки?

— Нет, конечно, простите меня, ради Бога, — я руками взялся за голову. — Я совсем забыл об этом. Со мной такого никогда не было. Мне нужно очень много принять алкоголя, чтоб так встретить боль. Но после него еще хуже становится. Я дам вам ножницы, что бы вы выровняли бороду. После того, как вы ее сломали, она у вас определенно смешная, — я впервые улыбнулся.

— Ты находишь? — поддержал иронию отец Андрей и посмотрел на свое отражение в кухонном окне. Несколько раз поменял точку взгляда и, наконец, заключил: — Я не против.

— Последний вопрос, отец Андрей, — как бы между прочем, вспомнил я. — Зачем вы здесь?

— Ты все равно не поверишь, — с улыбкой шепотом произнес монах.

— А вы попробуйте.

— В этом мое предназначение.

— И в чем же оно?

— Скоро все сам узнаешь, — закончил разговор отец Андрей.

Он стянул с себя рясу, и я смог разглядеть его полностью. Монаху на вид было лет семьдесят, но тело было молодое и красивое. С таких тел греческие скульпторы лепили своих богов. Давно зажившие раны и рубцы были везде, создавая причудливые изгибы, тем самым изящно подчеркивали фактурный рельеф атланта. Я дал ему белье, и тот бодрой походкой направился в ванную.

Фантастический роман, где пересекаются стили городского фэнтези и киберпанка

Аннотация

Ядерный апокалипсис, устроенный религиозными фанатиками, унес жизни девяноста процентов земного населения. Немногие выжившие бежали от смертоносной радиации в восточную Сибирь – наименее пострадавшие земли. Они построили новое государство, в котором любое проявление религии жестоко пресекалось. Для этого было создано специальное карательное подразделение полиции «Ведьмы Ковена», бойцы которого обладали настолько изощренными сверхспособностями, что наводили ужас на всех граждан молодого государства. Но слухи о появлении нового мессии заставили трепетать и самих ведьм.