Голодные духи. Глава 3

Мое второе воскрешение, вернее контраст этого возвращения по отношению к предыдущему бреду, оказался менее болезненным. Немного ныла рана на шее пульсирующими приступами, но не сильно. Я на этот раз, молча, открыл глаза, словно и не спал. Было темно. Видимо, ночь или вечер. Только на кухне горел свет. Я начал подниматься, ожидая, что это будет нелегко, исходя из того, что сегодня пережил, но чувствовал себя бодрым и выспавшимся, поэтому не ощутил трудностей. Сознание, на удивление, было чистым и ясным. Следов приступа головной боли в самой голове не осталось. Я вдруг осознал, что несмотря на рану на шее, Я как минимум давно не чувствовал себя так легко и свободно, а может и никогда.

Судя по движению тени на полу, на кухне явно кто-то был. Видимо, сиделка,- подумал Я. Или врач. Был же кто-то в белом халате.

— Это бесы, — послышалось с кухни. Мужской голос. Очень знакомый. Точно. Это монах, который пришел перед приступом. И он в моей квартире, — решил я. — Видимо, я не успел закрыть дверь, и теперь этот сумасшедший сейчас здесь. Скорее всего, он и вызвал скорую. А что мне делать сейчас? Его надо выпроводить как-то. Какие-то бесы….

Я вдохнул порцию сальбутамола, дабы предупредить приступ удушья, хотя дышалось на удивление легко, и пошел в ванную комнату, чтобы обдумать, что делать дальше. Там я умылся – это оказалось не лишним. Потом посмотрел на себя в зеркале. На шее был наложен пластырь. Я слегка надавил пальцем на место предполагаемой раны. Было немного больно, но я даже не поморщился. Обтерся полотенцем и пошел на кухню.

— Хочешь яблоко? — спросил монах, ловко орудуя самодельным ножом, выточенным из автомобильного клапана. Такие ножи содержали в себе марганцевый компонент, предающий им особую прочность. Яблоко в аккурат было порезано ровно на восемь частей. Я послушно взял со стола кусочек. Яблоко оказалось кислым, но я не поморщился, фактически проглотив весь кусок. Старик протянул мне еще один, но он жестом отказался.

— А где тётя Полина? – спросил я.

— Тётя Полина? Я не знаю, — спокойно ответил человек в рясе. — За все время моего пребывания в этой квартире не видел ни одной тётки.

— За все время? Сколько сейчас время? — пробубнил я и посмотрел на часы, висевшие прямо над дверью. От этого сразу стало не по себе. Я занервничал.

— Где моя сиделка? – повышая тон, спросил я и перешел на крик. — Сейчас будет приступ. Мне нужно обезболивающее, и сиделка… Она же уходила ненадолго…

Священник, невозмутимо продолжая грызть зеленное яблоко, повернулся лицом ко мне. И тут я поймал себя на мысли, что ни разу не смотрел ему в глаза. Они были пустыми. Совсем пустыми. Безжизненные серые зрачки не выражали ничего кроме обреченности и неизбежности чего-то страшного. Все мое нутро вдруг воспротивилось этому взгляду и тысячи внутренних голосов одновременно закричали: «Беги! Он враг!»

— Не бойся, — таким же пустым, но абсолютно спокойным голосом, как и взгляд, сказал старик, не переставая есть яблоко, и от этого стало еще страшнее. — Тебе не нужны лекарства. Ты справишься сам. Я тебе это гарантирую. — Затем откусил огромный кусище и, прожевывая, добавил, — а еще научу. А потом и вылечишься. Хотя это не болезнь.

С каждым, словом голос звучал все прозрачнее. Без интонации. Слова сливались воедино.

— Воспринимай каждое мое слово как команду, — уверенно сказал голос

Я почувствовал приближение боли. Испуг сменился на истерику.

— Кто ты такой, черт возьми? – крикнул я. – Где моя сиделка? Что вообще происходит, черт возьми?

Он повернулся и распахнул дверцу холодильника. Открыл один из ее отсеков, где хранятся лекарства, и вытащил первую же пачку таблеток.

— Команда прямо в мозг, минуя уши, — куда-то в сторону сказал он.

Я, то ли от этих слов, то ли от начинающегося приступа, выронил таблетки.

И боль от приступа не заставила себя долго ждать. Я интуитивно лег на пол, оберегая себя и окружающих от самого себя.

Спокойный голос в голове продолжал звучать сквозь первую волну боли.

— Отдайся во власть боли, – почти по слогам, чтобы я понял. – Отдайся ей полностью, без остатка. Это их инструмент. Раздражитель. Пока реагируешь ты, они едят тебя. Слушай только меня.

И вдруг я подсознательно ухватился за этот голос, как тонущий хватается за любое твердое тело. Я слушал его.

Боль не становилась меньше. Так же беспощадно хлестала она по нейронам свою жертву. Но голос! Словно сквозь вселенную абсолютного зла, ненависти, обреченной неизбежности и отчаяния пробивался росток надежды. Маленький и беззащитный по всем параметрам и направлениям. Росток надежды. Росток осознанности. Слабый, маленький и абсолютно беззащитный, он словно тихо объявил всем: «Я есть!». Но зло было бессильно против такой декларации. Причем, я видел это все перед своими глазами, и не было никаких сомнений в реальности видения. Боль вдруг стала видимой. Тысячи ураганов, несущих огонь и лед одновременно устремились на эту маленькую жизнь в абсолютно мертвой вселенной зла.

— Боль жаждет сопротивления, — продолжал звучать голос надежды. Голос, являющийся божественной силой, поддерживающий жизнь в ростке. — Ищет агрессии, ждет ненависти и отчаяния с твоей стороны. Она предсказуема и знает, что ты тоже. Не корми ее этим. Не сопротивляйся. Не борись. Отпусти себя. Полностью. Пропускай боль через себя.

Я вдруг осознал себя этим ростком. Беспомощным и слабым. Но какие бы атаки не предпринимало зло, я поддавался и пропускал их через себя, не принимая удар.

— Твоя сила в твоей слабости. Ты жизнь. Ты любовь. Твой триумф неизбежен.

На росток обрушились неописуемые бури, пытаясь сломить его. Но ломать было нечего. Он послушно прогибался под каждым натиском.

И вдруг я понял, что несмотря на дичайшую головную боль, он ее не чувствовал. Она присутствовала, но не причиняла вреда. Словно это была не моя боль. Словно я сам не был собой. Как сторонний наблюдатель, я видел присутствие боли в моем теле. Я предвидел каждую волну ужасающего приступа, послушно сгибаясь под ее натиском. Я поймал себя на мысли, что это даже как-то забавно. Теперь я контролирует весь процесс приступа. Где-то продолжал звучать голос, но он уже был не нужен.

В этот раз все закончилось внезапно. Просто прекратилось. Боль словно исчерпала весь свой потенциал силы и просто сбежала. Разум охватило триумфальное чувство победы.

Я поднялся на четвереньки и закашлял. Во рту почувствовался приторный, привычно-соленый привкус крови. Монах протянул салфетку. Я вытер губы. Вопреки ожиданиям, состояние было полностью разбитым. Голова гудела

— Что это было? — крикнул я громко, медленно приходя в себя. – Или, все же кто это был? Кто-то живой?

— Это голодные духи, – спокойно ответил монах, доедая огрызок прямо с косточками.

— Какие духи? – ошарашено переспросил я.

И тут священник разразился безумным хохотом, стуча кулаком по столу, словно успокаивая себя. Смех его был забористым и громким, так что дрожали окна, словно присоединяясь к этому веселью. Я терпеливо ждал.

— Я сейчас заплачу….«Какие духи?» — передразнил меня монах. – Обычно спрашивают: «Голодные кто?» — Он еще больше захохотал. — То есть духи это нормально! — священник захлебывался в собственном смехе. Казалось, что грудная диафрагма сейчас не выдержит и взорвется. — Ой, не могу. Сейчас помру. — Монах схватился за живот. — А вот голодные, это уже нонсенс. — И заржал со своей шутки еще больше. — Обычно все сытые попадаются…..

Я мрачно улыбнулся, хотя мне было совершенно не до веселья. Приступ прошел легко, но осознать боль, как нечто разумное мозг отказывался.

— Что они от меня хотят? — вопрос появился неоткуда, сам собой. — Смерти моей? Вот эти самые духи. Которые – голодные. Зачем они хотят убить меня?

— Шутишь что ли? Они едят тебя. Ты пища, а они голодные. Они не только не будут убивать тебя, они не дадут убить тебя никому, даже тебе. Ты гусыня, несущая золотые яйца. Ты самое несчастное существо на планете. Им это и нужно

На несколько минут я онемел. В голове сейчас явно шла война. Казалось, что монах говорит обыденные вещи для него самого, но совершенно бредовые для моего мышления.

— Едят меня? — почти заикаясь, спросил я, как бы уже сам себя. — А что именно? Мозг?

— Нет, — протянул монах. — Грех! Они питаются грехами.

Это прозвучало еще бредовее. Я почувствовал, как затряслись руки, а ноги начали подкашиваться.

— Но почему я? Я что, грешен? Я никого не убивал, не воровал, я самый обычный человек.

— Ну-ну-ну. Успокойся. Грех это не поступок, и не проступок. Это помыслы. Ненависть, зависть, уныние, чревоугодие и т.д. Голодные духи, питающиеся тобой, это бесы. Самая низкая их каста, или сословие по-русски. Некоторые считают, что они – это мертвые люди. Что многие люди после смерти становятся бесами. Им нужна ненависть, отчаяние, уныние, и всякие такие эмоции и чувства, от которых человеку тошно и плохо. Они вызывают эти эмоции у тебя той самой болью, что причиняют тебе, еще больше. Ты их скотина. Они создают все условия тебе, чтоб ты ненавидел и отчаивался. Они пасут тебя. — Монах улыбнулся во весь свой бородатый рот. — Ты бы видел, какая у них была пирушка, до того как ты пополз за ножницами.

Барг интуитивно потрогал шею.

— Некоторые? – спросил я удивленно. — О них знают многие?

— Ну, да! Это никогда не было ни для кого секретом.

— И…. Они прямо здесь? – Когнитивный диссонанс, пришедший в голову, полностью заменил способность рассуждать.

— Сейчас нет. Они всегда в поиске пищи. Не будут питаться – исчезнут полностью. Вот они и вынуждены рыскать в поиске новой жертвы. Знаешь, как они испугались, когда потеряли контроль над тобой. Они в этот момент слишком увлеклись. Слепая ярость, вот что вело тебя к суициду. Твое тело не слушалось их команд, и они изо всех сил заставили тебя орать о помощи. Ты перестал подчиняться им, и они испугались. В этот момент вело тебя твое намерение. Вело к смерти. Бесы боятся намерения. Сомнения – их стихия.

— Они, что, реально существуют?

— Круто, правда? – Хихикнул отец Андрей. – Я когда о них узнал, наделал в штаны. А когда увидел их …

— Но я их не вижу, — мне стало вдруг плохо и противно. – Где они?

— Везде, где люди, ну и животные тоже. Правда, животные в основном подчиняются инстинкту – эволюционно заложенной программе. Но высшие млекопитающие и птицы подвержены эмоциями, так же как и люди,

— Все! Хватит! — крикнул я и рванул в ванну. Меня тошнило, но ничего, кроме смеси из слюны и крови, я вызвать из нутра не смог. Я умылся и вновь пошел на кухню. Там, как ни в чем не бывало, сидел монах.

— Как хоть вас зовут то? — спросил я. — А то неудобно как то.

— Отец Андрей, — невозмутимо ответил тот.

— А меня Барг, — Я протянул руку.

— У тебя крепкое рукопожатие!

— Спасибо. Я так понял, вы спасли меня, от меня же самого.

— Не совсем я, — начал, было, монах.

— Сейчас не нужно рассказывать про духов, которые не хотят моей смерти, — осек его я, закрыв ладонью глаза. — Мне тяжело это принимать такой бред.

— Я заметил это. Но я действительно не спасал тебя, — помахал головой отец Андрей. — Я услышал твой крик о помощи и вошел в дверь. Ты не запер ее. Видимо не успел.

— Да, это помню, — подержал я. — Потом врач, делал наркоз, что-то вколол. Это же вы вызвали скорую?

— Зачем? — удивился монах. — Сам справился. Раны толком не было. Ты вырубился раньше, чем ударил себя. А инерция замаха позволила ножницам поцарапать тебя. Кровь была. Мне пришлось остановить ее. Она плохо отмывается от ковра.

— А как же человек? В белом халате, — я почувствовал как закипает мозг. — Так, все, хватит на сегодня тайн.

— Не буду больше, — поддержал монах. — Может чаю? У меня есть с собой луговой сбор. Он успокаивает.

— Я не против, — тихо сказал я. — И, где моя сиделка, вы тоже не знаете? — скорее утвердительно, чем вопросительно добавил я.

— Тетя Полина? — спросил священник так, как будто действительно знал ее. Затем поднял к потолку глаза и сдвинул брови, словно вспоминая, где она могла быть.

— Не думаю, что сарказм здесь уместен, — осудил его я. — Это далеко не молодая женщина со своими тараканами в голове. Она берет за свои услуги не очень много, и мы, соответственно, не многого от нее требуем.

Кухня практически мгновенно наполнилась тысячей ароматов. Отец Андрей поставил на стол два стакана в алюминиевых подстаканниках.

— Классная посуда! — воскликнул он. — Прям, как в поездах. На чем мы остановились? А, на тете Полине, вспомнил. Так зачем тебе сиделка?

— Чтобы в одном из приступов я себе не навредил.

Я сделал глоток ароматного бальзама и закрыл от удовольствия глаза, немного удивляясь мгновенной перемене настроения. Чай действительно успокаивал и это чувствовалось.

— Не навредил, это как сегодня? Ты боишься убить себя, — улыбаясь собственному выводу, спросил священник.

Я вновь почувствовал волну ярости и, с ноткой протеста в голосе, ответил:

— Да, если так удобно говорить, то определенно да. Вы не знаете, какого это. Никто не знает. Я один такой.

— А зачем тебе жить? — спокойно спросил священник. — Если твоя жизнь – ад.

Я не выдержал и заплакал, поджав губы по-детски, чтоб не разрыдаться.

— Ты несчастен, прежде всего, потому, что тебе себя самого жалко.

— Хорошо, — вставил я, — вы священник. Скажите мне, есть ли Бог? И где он? Что я сделал, чтоб так страдать? Молчите? Ха! Я ненавижу вас всех. Как не включишь телевизор, вы там с олигархами и с президентами целуетесь. Сами в золоте, на Мерседесах ездите. Поповское отродье, постоянно твердящее о нравственности.

— Ты не готов к таким беседам, — улыбаясь, сказал отец Андрей. — Я помог тебе сегодня справиться с твоим приступом. Ты не против, если я побуду с тобой, пока нет сиделки?

— Нет, конечно, простите меня, ради Бога, — я руками взялся за голову. — Я совсем забыл об этом. Со мной такого никогда не было. Мне нужно очень много принять алкоголя, чтоб так встретить боль. Но после него еще хуже становится. Я дам вам ножницы, что бы вы выровняли бороду. После того, как вы ее сломали, она у вас определенно смешная, — я впервые улыбнулся.

— Ты находишь? — поддержал иронию отец Андрей и посмотрел на свое отражение в кухонном окне. Несколько раз поменял точку взгляда и, наконец, заключил: — Я не против.

— Последний вопрос, отец Андрей, — как бы между прочем, вспомнил я. — Зачем вы здесь?

— Ты все равно не поверишь, — с улыбкой шепотом произнес монах.

— А вы попробуйте.

— В этом мое предназначение.

— И в чем же оно?

— Скоро все сам узнаешь, — закончил разговор отец Андрей.

Он стянул с себя рясу, и я смог разглядеть его полностью. Монаху на вид было лет семьдесят, но тело было молодое и красивое. С таких тел греческие скульпторы лепили своих богов. Давно зажившие раны и рубцы были везде, создавая причудливые изгибы, тем самым изящно подчеркивали фактурный рельеф атланта. Я дал ему белье, и тот бодрой походкой направился в ванную.